Мужичок с ноготок, или Один день из моей детской жизни военного времени
Когда я вижу, как молодые мамаши за ручку ведут своих первоклассников в школу, то невольно вспоминаю свое детство военного времени. А водили ли нас за ручку? Или мы водили при необходимости своих меньших братьев и сестер? А, возможно, выполняли еще более ответственное задание.
Был конец октября 1944 года. Вернее, последнее воскресенье октября. Я – школьник-первоклассник. Мама работает в колхозе, ухаживает за рабочими волами. Рано утром мама меня будит: «Вставай, сегодня воскресенье, тебе в школу не идти, ты попасешь вместо меня быков под Гедукой, а я буду заниматься стиркой, белья накопилось много. Я тебе помогу отогнать быков, а сама вернусь домой». Гедуко – это река.
Гедуко – это лес, который тянется вдоль этой реки. От нашего хуторка более трех километров идти.
Семья у нас немаленькая, пять человек. Две сестры, они постарше меня (но они же девочки), бабушка, ей под семьдесят, старенькая. Вот мне, как одному в семье мужчине, и нужно было пасти быков. В то время это было обычным явлением.
Были у нас в семье и мужчины, но обстоятельства и война внесли свои коррективы в наш семейный состав. Отец был репрессирован в 1937 году, реабилитирован в 1960-м. Брат отца, который жил с нами, погиб на фронте весной 1944 года. Мой старший брат и дядя (с материнской стороны), оба 1932 года рождения, десятилетние пацаны, погибли в 1942 году. Во дворе нашего дома разорвался снаряд. Вот так остался я один «мужчина» − надежда и опора в семье.
Пошли мы с мамой на колхозный двор. Я остался у входа в сарай, а мама зашла внутрь. Вскоре в дверном проеме показались мои подопечные, тяжеловесно ступая и тяжко вздыхая − слишком рано их потревожили. Они прошли мимо меня, четыре пары большерогих тяжеловесных вола, как мне показалось, не заметив своего новоиспеченного пастыря. Да можно ли было заметить? Мне было восемь лет, а росточком я выглядел меньше восьми. Если бы у меня по-детски возникла шаловливая мысль прошмыгнуть под брюхом вола, то это особого труда бы не составило, нужно было чуть наклонить голову. И вот этими гигантами мне предстояло управлять.
Помогла мне мама отогнать волов под Гедуку, а сама вернулась домой. Пасти пришлось в двухстах метрах от леса, на скошенном поле подсолнуха. Корма было предостаточно, много шляпок подсолнуха лежало на земле (потери производства). И волы с удовольствием уплетали их. Особого беспокойства волы мне не доставили.
Погода была сравнительно теплая, небо обложено черными тучами, безветренно. Где-то часа в три мои волы заволновались, и все четыре пары, как будто сговорясь, побежали к лесу. Я бросился бежать за ними. Хотел не отстать от них. Но вот беда − я был обут в галоши на босу ногу. Галоши были великоваты и при беге спали. Я схватил их в руки и побежал, стараясь догнать беглецов.
Нехорошие мысли рождались в моей детской голове: «В лесу волки загрызут волов или нехорошие люди заберут их. За волов маме придется отвечать, будет она осуждена, попадет в тюрьму. Бабушка, я и мои сестры останемся сиротами». У нас на хуторе было две семьи сиротские, и я знал, как им плохо жилось.
Но волы меня немного успокоили, побежали они не в чащу леса, а по лесной дороге. Добежали до реки, зашли в нее и стали пить воду. Река была мелкая, как и все горные реки в осенне-зимний период. Не было даже одного общего потока, а только два ручья. Волы напились, сами вышли из воды и пошли назад. И мне оставалось только следовать за ними.
Но не успели волы выйти из леса, как пошел снег. Нет, не пошел, а повалил. Обрушился белой стеной на меня и на волов. Волы вновь побежали. Я бросился бежать за ними. Но с моими галошами не побежишь. В них набилось снега, они стали мокрыми и скользкими. Пока я возился с галошами, волов поглотила белая пелена. Бежать я не мог, а вышел из леса на дорогу, ведущую в хутор. Снег шел, но был уже слабый. И тут я почувствовал весь трагизм своего положения. Я заплакал. Слезы полились из моих глаз, и мысли одна чернее другой не покидали меня: «Волы убежали, догнать их нет возможности. Маме теперь точно тюрьмы не избежать». Я представил, как я явлюсь домой, как говорится, с пустыми руками. И что могу сказать в свое оправдание? Наказание получу сполна.
Мама была добрым человеком, но детей держала в строгости. За детские проступки физически наказывала очень строго. И орудием наказания подчас была даже веревка, которой корову привязывали к яслям. Веревка не всегда и требовалась. У мамы руки были крестьянские, сильные. Так что наказания были жестокими. Обиды на маму не держу. Время было жестокое, такое отношение было и к детям.
Мои невеселые размышления прервали два мужчины-кабардинца. Они ехали на телеге к нам в хутор. Посадили они меня на телегу и привезли к самому нашему дому. Не успел я перешагнуть порог хаты, как разрыдался. И слезы, и речь – все смешалось. Я пытался рассказать маме, какая беда случилась со мной. На это мама спокойно сказала: «Не реви, никуда твои быки не денутся. Вот пойду на бригадный двор, и они там». Ушла мама, и точно: волы были на колхозном дворе.
Вот так и прошло мое детство в пастухах. Пас свиней, телят, гусей. Начинал пасти с первого дня и пас до последнего дня каникул. Никаких праздников и выходных не было.
Ю.Б. Пшекоп, КБР
