Идут года, а память не стынет
Когда началась война, мне было неполных 13 лет, а сейчас мне почти 90 лет. Прошло много времени с тех пор, но события тех лет запомнились до мельчайших подробностей. Для детской психики это было чудовищно, хотя и для взрослых людей страшнее войны ничего нет.
Полгода наша семья: бабушка, мама, полуторагодовалая сестренка и я (папа был на фронте) жили в прифронтовой полосе, да еще и в оккупации.
Стреляли день и ночь. Мы сидели в погребе, хотя это было лето, в нем было сыро и холодно. Бабушка для безопасности положила на крышку погреба железное корыто. Чуть стихнет, вылезу из погреба на солнышко − и такая апатия, ничего не хочется, только тишины.
Пугала незащищенность. Знали, что бы ни случилось, никто нас не защитит. Сначала мы не могли этого понять.
Немецкие солдаты сбивали незрелые яблоки, бабушка по простоте душевной пыталась жаловаться офицеру, но когда они забрали сено, заготовленное на зиму корове, телушку, поросенка, плакала и больше не пыталась жаловаться.
Однажды поздно ночью стали бить в дверь. Бабушка со страху не сразу открыла, и немец стал ее бить. В одной семье солдат как будто шутя навел автомат на девушку и убил ее, конечно, безнаказанно.
Как-то я пришла к соседям, а у них жил очень важный офицер, который, видимо, хорошо знал русский язык. Я сказала, как немцы в соседнем хуторе грабят людей. Он на меня так посмотрел, что я быстро выбежала из комнаты.
Мы часто оставались голодными. Бабушка доит корову, а немцы рядом стояли с котелками и тут же выпивали все молоко. Или стоят у печки, а как станут мама или бабушка чугунок вынимать, они всю еду забирают. Потом бабушка стала закапывать чугунок в угли.
В декабре, видимо, немцев начали теснить. Прибыло так много солдат, что мы вынуждены были выйти во двор и стоять всю ночь на холоде. Они набились в дом так, что нам не осталось места.
Я до войны боялась грозы, а после она мне казалась музыкой.
Однажды мы с несколькими детьми пошли на гору за песком, у нас была лопата. Вдоль дороги, по которой мы шли, был проложен провод, и одна девочка перерубила его лопатой. Это было днем, кругом полно немцев. Я, уже став взрослой, думала, какой опасности мы подвергали тогда себя и родителей. Когда приближался фронт, я папины письма закопала в землю. И, конечно, когда немцев изгнали, я их не нашла.
Когда нас освободила наша армия, то такая тишина наступила. Казалось, она осязаема.
После оккупации стала налаживаться жизнь. Очистили школу (в ней был немецкий госпиталь), сбили из досок столы. Не было ни угля, ни дров. Сами заготавливали топливо: запрягали коров в тележку и возили с полей стебли подсолнухов. В классе стояла буржуйка, и мы по очереди подкладывали «топливо». Писали на книгах, даже газет не было, чернила делали из ягод бузины, сажи. Папа иногда в письме присылал мне чистый листок бумаги, я берегла его для контрольных работ.
В школу ходили из хутора в станицу, за 4 км. Одежонка и обувь не выдерживали, ноги всегда были мокрые. Зимой уходишь в школу, когда еще темно, а приходишь, когда уже темно. В школу взять с собой было нечего, поэтому всегда были голодные. Посещали школу исправно, несмотря на трудности. Я понимала, что трудно, но надо терпеть, а маленькая сестренка часто плакала: «Хочу пышки!»
Все лето мы работали в колхозе, нас никто не заставлял, но видя, что идет война, нужно дать хлеб фронту, мы работали наравне со взрослыми. Одно лето я развозила почту на велосипеде по четырем хуторам и полевым станам, а потом работала на току даже ночью. Света не было, в темноте. Мне еле хватало роста, чтобы ручку вялки крутить. За 5 км по степной дороге даже ночью вдвоем с такой же девочкой возили на волах зерно с тока на ссыпку. Собирали колоски, возили корм, запрягали коров и держали их, пока взрослые набрасывали сено. Мальчики с 14 лет работали на тракторах, пахали даже ночью, а чтобы не уснуть, пели. Тракторов было мало, поэтому пахали на коровах. Коровы ложились в борозду, поэтому плакали и женщины, и коровы, ведь они еще были кормилицами семьи.
Хочется написать о женщинах – великих труженицах. До войны, я помню, женщины возвращались вечером с работы, пели задорные песни. Они знали, что им помогут управиться мужья, дети присмотрены. До войны в хуторе была площадка, так называемый детсад. А в войну они тоже возвращались с работы и пели, но песни были другие, в них отражалась смертельная усталость, страх, не ждет ли ее дома похоронка на мужа, как дети...
В одном хуторе было 15 детей, которые росли в войну. Сейчас нас осталось двое. После войны одни получили высшее образование, другие остались в колхозе и были примерными скотниками, трактористами.
Анна Кузьминична Журба, г. Волгодонск, Ростовская область
